Письмо белинского гоголю

Письмо Белинского к Гоголю

Незадолго до физической смерти Белинского и после литературной смерти Гоголя, от которого по его собственным признаниям «ушел талант», взаимоотношения между этими исторически великими людьми сложились трагически.

После публикации первого тома «Мертвых душ» Гоголь со всего написанного им ко второму тому «Мертвых душ» достойным его прежнего таланта признал только один фрагмент — «Повесть о капитане Копейкине».

Величайшая духовная трагедия Гоголя началась с того момента, как только он осознал потерю своего бывшего с ним таланта. Наступила депрессия. Бывший Гений метался в тисках безысходности. В этом состоянии он публикует свои «Выбранные места из переписки с друзьями».

После публикации Гоголем «Выбранных мест из переписки с друзьями», Белинский написал на произведение отзыв, в котором подверг критике вышедшее новое сочинение писателя.

Особенно досталось той части «Выбранных мест…», где Николай Васильевич начинает восхвалять русское православие.

Гоголь обиделся на отзыв, написал письмо критику.

Белинский писал ответное письмо несколько дней, дважды переписывал окончательный вариант письма.

О публикации такого письма в официальной русской печати не могло быть и речи. По пути из Зальцбрунна в Россию Белинский заехал в Париж, где встретился с Герценом и прочитал ему свое письмо к Гоголю. Герцен сразу же сказал об этом своим друзьям в эмиграции и заметил: «Это гениальная вещь, да это, кажется, и его завещание».

    Письмо Белинского дошло до Гоголя. Гоголь сначала написал длинный ответ, но «разорвал его в клочки» и в своей коротенькой отписке выразил готовность признать за Белинским «часть правды». Письмо Белинского к Гоголю в России ходило в рукописном виде, с некоторыми, самыми незначительными, искажениями.

Впервые письмо было опубликовано Герценом в 1855 году в журнале «Полярная звезда».

Письмо В.Г. Белинского было написано более 165 лет  тому назад, но изложенные в нем мысли как нельзя лучше созвучны событиям и условиям жизни в современной. Ничто из сказанного «неистовым Виссарионом» не устарело.

Каждое его предложение, за исключением упоминаний о крепостничестве, как бы написано на научно-обобщенном и с болью в сердце отраженном обильном материале из современной жизни в России.

Ни одно его пристрастное утверждение нельзя опровергнуть.

Оскорбленное чувство самолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если бы все дело заключалось только в нем. Но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства. Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель.
    …

Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которая возбудила ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появления ее, все ваши враги — и литературные (Чичиковы, Ноздревы, Городничие и т. п.) и не литературные, которых имена Вам известны.

Вы сами видите хорошо, что от вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с ее духом. Если бы она и была написана вследствие глубоко-искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление…
    … Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения гуманности.

Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их исполнение …

…Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностью дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронесся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать по самой низкой цене, мои друзья приуныли.

Но я тогда сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всеми статьями о ней, нежели сама собой. Да! У русского человека глубок, хотя и не развит еще, инстинкт истины!
    Ваше обращение, пожалуй, могло быть и искренно.

Но мысль — довести ваше обращение ко мне до сведения публики — была самая несчастная. Времена наивного благочестия давно уже прошли и для нашего общества.
    …Что же касается меня лично, повторяю Вам: Вы ошиблись, сочтя статью мою выражением досады за ваш отзыв обо мне как об одном из ваших критиков.

Если бы только это рассердило меня, я только об этом и отозвался с досадою, а обо всем остальном выразился спокойно и беспристрастно. А это правда, что ваш отзыв о бывших почитателях вдвойне нехорош… Передо мною была ваша книга, а не ваши намерения. Я читал и перечитывал ее сто раз и все-таки не нашел в ней ничего, кроме того, что в ней написано.

Я не умею говорить наполовину, не умею хитрить —  это не в моей натуре. Пусть Вы или само время докажет мне, что я ошибаюсь в моих заключениях, — я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь о том, что сказал Вам. Тут дело идет не о моей или вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас.

И вот мое последнее, заключительное слово: если Вы имели несчастье с гордым смирением отречься от ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы ваши прежние.

Зальцбрунн
15-го июля 1847-го года.

Источник

Понравился наш сайт? Присоединяйтесь или подпишитесь (на почту будут приходить уведомления о новых темах) на наш канал в МирТесен!

Источник: https://welemudr.mirtesen.ru/blog/43476533956

Письмо В. Г. Белинского Н. В. Гоголю

Письмо к Н. В. Гоголю от 15 июля 1847 г.

Возможно, перед нами одно из важнейших писем Белинского. Оно адресовано Гоголю после выхода его «Выбранных мест из переписки с друзьями». Поводом стала реакция критика на отчаянное гоголевское «желанье лучшей отчизны».

Но это свое желание Гоголь связывал не с пустыми суждениями так называемых патриотов, а с идеей подлинного служения России, верой в братство людей. И для того, чтобы полюбить свою страну, нужно полюбить ее людей и потому стать истинным христианином. Белинский же, будучи атеистом, глубоко оскорбился этой мыслью.

Он посчитал, что Гоголь проповедует ложь и безнравственность, прикрывая их религией. Эта мысль проходит через всё его письмо:

Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении её, все враги Ваши… Вы сами видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с её духом.

Религиозные убеждения Гоголя были чужды Белинскому, утверждавшему, что русский человек — это атеист. Критик не принимает желания писателя связать воедино Церковь и учение Христа. Он пишет в том же письме:

Что вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православной церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения.

И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии.

В итоге вырисывались две точки зрения о путях развития страны: Белинского и Гоголя.

Белинский в своем письме утверждает, что смысл существования России состоит в развитии цивилизации, просвещении, гуманности, пробуждении человеческого достоинства.

Вместо проповедей и молитв стране нужны гражданские права и грамотные законы. И главный ориентир состоит в решении не религиозных, а социальных вопросов: уничтожении крепостного права, отмене телесных наказаний.

Обо всем этом и пишет Белинский в своем последнем письме Гоголю. Жить Белинскому остался только один год (в 1848 году его не станет). И эта прощальная горечь ощущается в его строках:

Я любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своею страною, может любить её надежду, честь, славу, одного из великих вождей её на пути сознания, развития, прогресса…

Письмо Белинского Гоголю в России было под строжайшим запретом. Именно его тайно читал Достоевский на пятничных собраниях кружка петрашевцев. Л. И.

 Сараскина точно замечает: «Чтение письма одного литератора другому поставит на карту жизнь и свободу третьего». Достоевский не мог спокойно и безразлично отнестись к пламенным словам Белинского о Христе и Его учении.

Приговор Достоевскому по делу петрашевцев

Источник: http://kkos.ru/blog/all/belinskyi-gogol/

Виссарион Белинский. Открытое письмо к Гоголю

Запрещенное, совершенно запрещенное некогда письмо Белинского к Гоголю вновь рискует попасть в раздел неугодных власти текстов. Полное острой критики в адрес русской православной церкви, при условии принятия закона о «защите прав верующих», письмо может быть изъято из культурного обращения. Поэтому читайте классику, пока не поздно.

Вы 
только  отчасти  правы, 
увидав  в  моей 
статье  рассерженного

человека:  это 
эпитет  слишком слаб и нежен для
выражения того состояния, в

какое  привело меня чтение вашей книги. Но Вы вовсе
не правы, приписавши это

вашим,  действительно 
не  совсем  лестным, 
отзывав  о  почитателях 
вашего

таланта.  Нет, тут была причина более важная.
Оскорбленное чувство самолюбия

еще  можно 
перенести,  и у меня достало бы
ума промолчать об этом предмете,

если   бы  
все   дело   заключалось 
только  в  нем.  Но  нельзя 
перенести

оскорбленного  чувства 
истины,  человеческого
достоинства. Нельзя умолчать,

когда   под  
покровом   религии   и  
защитою   кнута  проповедуют 
ложь  и

безнравственность
как истину и добродетель.

 … 
Я  не  в 
состоянии  дать  Вам 
ни  малейшего  понятия 
о  том негодовании,  которая возбудила ваша книга во всех
благородных сердцах, ни о том  вопле дикой радости, который издали, при
появления ее, все ваши враги —

и  литературные 
(Чичиковы, Ноздревы, Городничие и т. п.) и не литературные которых  имена 
Вам  известны.  Вы 
сами  видите  хорошо, что от вашей книги отступились  даже 
люди,  по-видимому, одного духа с
ее духом. Если бы она и

была  написана 
вследствие  глубоко-искреннего  убеждения, 
и  тогда  бы она должна была
произвести на публику то же впечатление…

         …  
Вы   не  заметили, 
что  Россия  видит 
свое  спасение  не  в

мистицизме,  не 
в  аскетизме,  не  в  пиетизме, 
а  в  успехах цивилизации,

просвещения  гуманности. 
Ей  нужны не проповеди (довольно
она слышала их!),

не  молитвы 
(довольно  она  твердила 
их!),  а пробуждение в народе
чувства

человеческого  достоинства, 
сколько  веков  потерянного 
в  грязи и навозе,

права  и 
законы,  сообразные  не 
с  учением церкви, а со здравым
смыслом и

справедливостью,  и 
строгое, по возможности, их исполнение … Вот вопросы,

которыми  тревожно 
занята  Россия  в  ее
апатическом полусне! И в это время

великий   писатель, 
который  своими  дивно-художественными  творениями 
так

могущественно   содействовал   самосознанию 
России,  давши  ей 
возможность

взглянуть  на самое себя как будто в зеркале, — является
с книгою, в которой

во  имя 
Христа  и  церкви учит варвара-помещика наживать от
крестьян больше

денег,  ругая 
их «неумытыми рылами»!.. И это не должно было привести меня в

негодование?!.  Да 
если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы

я  не 
более  возненавидел  Вас  за  эти позорные строки… И после этого Вы

хотите,  чтобы 
верили искренности направления вашей книги?! Нет! Если бы Вы

действительно  преисполнились  истиной 
Христова,  а  не дьяволова ученья, —

совсем  не то написали бы Вы вашему адепту из
помещиков. Вы написали бы ему,

что  так 
как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть

рабом  своего 
брата,  то он должен или дать им
свободу, или хоть по крайней

мере  пользоваться 
их  трудами как можно льготнее для
них, сознавая себя, в

глубине  своей 
совести,  в  ложном 
по  отношению к ним положении… А
ваше

понятие  о 
национальном  русском суде и
расправе, идеал которого Вы нашли в

словах  глупой бабы (жена капитана из
«Капитанской дочки. — Е.Д.) из повести

Пушкина  и 
по  разуму которого, якобы, должно
пороть и правого и виновного?

Да  это  и
так у нас делается вчастую, хотя чаще всего порют только правого,

если  ему нечем откупиться — быть без вины
виноватым. И такая-то книга могла

быть   результатом  
трудного   внутреннего   процесса, 
высокого  духовного

просветления?!.  Не 
может  быть!..  Или 
Вы  больны,  и 
Вам  надо  спешить

лечиться; или —
не смею досказать моей мысли… 

 Проповедник  кнута, 
апостол  невежества,  поборник обскурантизма и мракобесия,  панегирист 
татарских нравов — что Вы делаете?!! Взгляните себе под  ноги: 
ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную  церковь 
—  это я еще понимаю: она всегда
была опорою кнута и

за  основание 
принцип ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть,

поборницей  неравенства, 
льстецом  власти,  врагом и гонительницею братства

между  людьми, 
—  чем  продолжает быть до сих пор. Но смысл учения
Христова

открыт  философским 
движением  прошлого  века. 
И  вот  почему какой-нибудь

Вольтер,   орудием  
насмешки   потушивший   в 
Европе  костры  фанатизма 
и

невежества,  конечно 
больше  сын  Христа, 
плоть от плоти и кость от костей

Его,  нежели 
все  ваши попы, архиереи,
митрополиты и патриархи, восточные и

западные.  Неужели 
Вы  этого  не 
знаете?  А  ведь 
все это теперь вовсе не

новость для
всякого гимназиста…

         А 
потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мертвых
душ», неужели Вы

искренно,  от души, пропели гимн гнусному русскому
духовенству, поставив его

неизмеримо  выше 
духовенства  католического?  Положим, 
Вы  не  знаете, что

католическое   духовенство  
было   чем-то,   между  
тем  как  православное

духовенство  никогда, 
ничем  и  нигде 
не  было,  кроме 
как слугою и рабом

светской  власти. 
Но  неужели  и  в  самом 
деле  Вы  не 
знаете,  что наше

духовенство  во 
всеобщем  презрении  у русского общества и русского народа?

Про  кого 
русский  народ  рассказывает 
похабные сказки? Про попа, попадью,

попову  дочку, 
попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода,

колуханы,  жеребцы? 
—  Попов.  Не 
есть  ли  поп  на
Руси, ля всех русских,

представитель   обжорства, 
скупости, 
низкопоклонничества,  бесстыдства?  И

будто  всего 
этого  Вы не знаете? Странно!
По-вашему, русский народ — самый

религиозный  народ 
в  мире?  — 
Ложь!  Основа  религиозности 
есть пиетизм,

благоговение,   страх  
Божий.  А  русский 
человек  произносит  имя 
Божие,

почесывая  себе 
задницу.  Он  говорит 
об  иконе:  «Годится 
— молиться, не

годится  — 
горшки покрывать». Приглядитесь попристальнее, и Вы увидите, что

это  по 
натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия,

но  нет  и
следа религиозности. Суеверие проходит с успехами цивилизации, но

религиозность  часть 
уживается  и с ним. Живой пример
Франция, где и теперь

много   искренних, 
фанатических  католиков  между 
людьми  просвещенными  и

образованными  и 
где  многие,  отложившись 
от христианства, все еще упорно

стоят  за 
какого-то  Бога.  Русский народ не таков: мистическая
экзальтация

вовсе  не 
в  его натуре. У него слишком
много против этого здравого смысла,

ясности  и 
положительности  в уме: вот в
этом-то, может быть, и заключается

огромность  исторических 
судеб  его в будущем.
Религиозность не привилась в

нем  даже  к
духовенству, ибо несколько отдельных, исключительных личностей,

отличавшихся  тихою, 
холодною,  аскетической
созерцательностью, — ничего не

доказывают.  Большинство 
же  нашего  духовенства 
всегда  отличалось только

толстыми  брюхами, 
теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех

обвинить  в религиозной нетерпимости и фанатизме. Его
скорее можно похвалить

за  образцовый 
индифферентизм  в деле веры.
Религиозность проявлялась у нас

только  в 
раскольнических  сектах,  столь 
противоположных, по духу своему,

массе народа и
столь ничтожных перед нею числительностью.

         Не 
буду распространяться о Вашем дифирамбе любовной связи русского народа  с их архиерейскими владыками. Скажу прямо:
этот дифирамб ни в ком не

встретил  себе 
сочувствия  и  уронил 
Вас  в  глазах 
даже  людей, в других отношениях  очень 
близких  к  Вам  по
их направлению… Замечу только одно: когда  европейцем, 
особенно  католиком,  овладевает 
религиозный  дух  — он

делается   обличителем  
неправой   власти,   подобно  
еврейским  пророкам, обличавшим  в 
беззаконии  сильных  земли. 
У  нас  же 
наоборот,  постигнет

         Вспомнил  я 
еще,  что  в 
Вашей книге Вы утверждаете как великую и

неоспоримую  истину, 
будто простому народу грамота не только не полезна, но

положительно  вредна. 
Что  сказать  Вам  на  это? 
Да  благословит  Вас ваш

византийский  Бог 
за  эту византийскую мысль. А
знали ли Вы, предавая такую

мысль бумаге,
что творили?

         … 
Вы,  сколько  я 
вижу,  не  совсем 
хорошо  понимаете  русскую

публику.  Ее 
характер  определяется положением
русского общества, в котором

кипят  и 
рвутся  наружу  свежие 
силы,  но,  сдавленные 
тяжелым гнетом, не

находят  исхода, 
производят  только  уныние, 
тоску, апатию. Только в одной

литературе,  несмотря 
на  татарскую  цензуру, 
есть  еще  жизнь 
и движение

вперед.  Вот  почему  звание 
писателя  у нас так почтенно,
почему у нас так

легок  литературный 
успех,  даже при маленьком
таланте. Титло поэта, звание

литератору  у нас давно уже затмило мишуру эполет и
разноцветных мундиров. И

вот  почему 
у  нас в особенности награждается
всеобщим вниманием всякое так

называемое  либеральное 
направление,  даже и при бедности
таланта, и почему

так  скоро 
падает  популярность  великих 
поэтов,  искренне  или неискренне

отдающих   себя 
в  услужение  православию, 
самодержавию  и  ложно 
понятой

народности…

Не 
без  некоторого  чувства 
самодовольства  скажу  Вам, 
что  мне кажется,  что 
я  немного  знаю 
русскую  публику.  Ваша книга испугала меня возможностью  дурного 
влияния  на  правительство,  на 
цензуру,  но  не  на публику.   Когда  
пронесся  в  Петербурге 
слух,  что  правительство 
хочет

напечатать  вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и
продавать по самой низкой  цене, 
мои друзья приуныли. Но я тогда сказа им, что, несмотря ни на что,  книга 
не  будет  иметь успеха и о ней скоро забудут. И
действительно,

она  теперь памятнее всеми статьями о ней, нежели
сама собой. Да! У русскогочеловека глубок,
хотя и не развит еще, инстинкт истины!

 Ваше 
обращение, пожалуй, могло быть и искренно.

Но мысль — довести ваше  обращение 
ко мне до сведения публики — была самая несчастная. Времена наивного  благочестия 
давно  уже  прошли 
и  для  нашего 
общества.

Оно уже понимает  , 
что  молится  везде 
все  равно  и что в Иерусалиме ищут Христа

только  люди 
или никогда не носившие Его в груди своей, или потерявшие его.

Кто  способен 
страдать  при  виде 
чужого  страдания,  кому 
тяжко  зрелище

угнетения  чуждых 
ему  людей,  —  тот  носит 
Христа  в груди своей, и тому

незачем  ходить пешком в Иерусалим. (Гоголь таки
сходил потом в Иерусалим на

богомолье  — 
Е.К.)  Смирение,  проповедуемое 
Вами,  во-первых,  не ново, а

во-вторых,  отзывается 
с  одной  стороны, 
страшною  гордынею, а с другой —

самым  позорным 
унижением  своего  собственного 
человеческого достоинства.

Мысль   сделаться  
каким-то  абстрактным  совершенством,  стать 
выше  всех

смирением  может 
быть  плодом  только 
гордыни, слабоумия и в обоих случаях

ведет  неизбежно 
к  лицемерию, ханжеству, китаизму.
И при этом Вы позволили

себе  цинически 
грязно  выражаться  не 
только о других (это было бы только

невежливо),  но 
и  о  себе 
самом — это уже гадко, потому что если человек,

бьющий  своего ближнего по щекам, возбуждает
негодование, то человек, бьющий

по  щекам 
самого  себя, возбуждает
презрение. Нет! Вы только омрачены, а не

просветлены. Вы
не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени…

 Что 
же  касается  меня 
лично,  повторяю  Вам: 
Вы ошиблись, сочтя статью  мою 
выражением  досады  за  ваш
отзыв обо мне как об одном из ваших критиков.  Если 
бы только это рассердило меня, я только об этом и отозвался с  досадою, 
а обо всем остальном выразился спокойно и беспристрастно. А это

правда,  что 
ваш  отзыв о бывших почитателях
вдвойне нехорош… Передо мною была  ваша 
книга,  а  не ваши намерения. Я читал и перечитывал ее
сто раз и все-таки  не нашел в ней ничего, кроме того, что в ней
написано. И то, что в ней есть,
глубоко возмутило и оскорбило мою душу.

  Я 
никогда не думал писать к Вам об этом предмете,  хотя 
и  мучительно  желал этого и хотя Вы всем и каждому печатно дали  право писать к Вам без церемоний, имея в виду
одну правду… Я не умею

говорить  наполовину, 
не  умею  хитрить6 это не в моей натуре. Пусть Вы или

само  время 
докажет  мне,  что  я  ошибаюсь 
в моих заключениях, — я первый

порадуюсь  этому, 
но  не раскаюсь о том, что сказал
Вам. Тут дело идет не о

моей  или вашей личности, а о предмете, который
гораздо выше не только меня,

но  даже 
и  Вас.  И вот мое последне6е, заключительное слово:
если Вы имели

несчастье   с  
гордым   смирением   отречься  
от   ваших  истинно 
великих

произведений,  то 
теперь  Вам  должно 
с  искренним  смирением 
отречься от

последней  вашей 
книги  и  тяжкий 
грех  ее  издания в свет искупить новыми

творениями,
которые напомнили бы ваши прежние.

              
                                          Зальцбрунн

                                                          
15-го июля н.с.

Источник: http://www.redflora.org/2012/09/blog-post_27.html

Виссарион Белинский — Письмо Н. В. Гоголю

Виссарион Григорьевич Белинский

Письмо Н. В. Гоголю

Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: это эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение вашей книги. Но Вы вовсе не правы, приписавши это вашим, действительно не совсем лестным, отзывав о почитателях вашего таланта. Нет, тут была причина более важная.

Оскорбленное чувство самолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если бы все дело заключалось только в нем. Но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства. Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель.

… Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которая возбудила ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появления ее, все ваши враги – и литературные (Чичиковы, Ноздревы, Городничие и т. п.

) и не литературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с ее духом.

Если бы она и была написана вследствие глубоко-искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление…

… Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения гуманности.

Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их исполнение … Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в ее апатическом полусне! И в это время великий писатель, который своими дивно-художественными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на самое себя как будто в зеркале, – является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их «неумытыми рылами»!.. И это не должно было привести меня в негодование?!. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки… И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления вашей книги?! Нет! Если бы Вы действительно преисполнились истиной Христова, а не дьяволова ученья, – совсем не то написали бы Вы вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне – его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном по отношению к ним положении… А ваше понятие о национальном русском суде и расправе, идеал которого Вы нашли в словах глупой бабы (жена капитана из «Капитанской дочки. – Е.Д.) из повести Пушкина и по разуму которого, якобы, должно пороть и правого и виновного? Да это и так у нас делается вчастую, хотя чаще всего порют только правого, если ему нечем откупиться – быть без вины виноватым. И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления?!. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или – не смею досказать моей мысли…

Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете?!! Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь – это я еще понимаю: лона всегда была опорою кнута и угодницею деспотизма.

Но Христа, Христа-то зачем Вы примешали тут?! Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичество запечатлел, утвердил истину своего учения.

И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принцип ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть, поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, – чем продолжает быть до сих пор.

Неужели Вы этого не знаете? А ведь все это теперь вовсе не новость для всякого гимназиста…

А потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мертвых душ», неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что католическое духовенство было чем-то, между тем как православное духовенство никогда, ничем и нигде не было, кроме как слугою и рабом светской власти. Но неужели и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабные сказки? Про попа, попадью, попову дочку, попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? – Попов. Не есть ли поп на Руси, ля всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства? И будто всего этого Вы не знаете? Странно! По-вашему, русский народ – самый религиозный народ в мире? – Ложь! Основа религиозности есть пиетизм, благоговение, страх Божий. А русский человек произносит имя Божие, почесывая себе задницу. Он говорит об иконе: «Годится – молиться, не годится – горшки покрывать». Приглядитесь попристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности. Суеверие проходит с успехами цивилизации, но религиозность часть уживается и с ним. Живой пример Франция, где и теперь много искренних, фанатических католиков между людьми просвещенными и образованными и где многие, отложившись от христианства, все еще упорно стоят за какого-то Бога. Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре. У него слишком много против этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем. Религиозность не привилась в нем даже к духовенству, ибо несколько отдельных, исключительных личностей, отличавшихся тихою, холодною, аскетической созерцательностью, – ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме. Его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры. Религиозность проявлялась у нас только в раскольнических сектах, столь противоположных, по духу своему, массе народа и столь ничтожных перед нею числительностью.

Источник: https://libking.ru/books/nonf-/nonf-criticism/551550-vissarion-belinskiy-pismo-n-v-gogolyu.html

Криптопародии Гоголя и Достоевского на «письмо Белинского к Гоголю» / Православие.Ru

Виссарион Белинский

Знаменитое письмо Белинского к Гоголю из Зальцбрунна от 15 июля 1847 г. уже не раз было предметом специального изучения, однако вопрос о реакции на него Гоголя, прежде всего в его творчестве, изучен недостаточно.

Нетрудно заметить, что в тексте второго тома «Мертвых душ» есть проявления прямой полемики с критиком, в том числе и с его «зальцбруннским» письмом к Гоголю. Ее можно, в частности, видеть в речах Костанжогло о том, насколько крестьянским детям нужна грамотность: «А вот другой Дон Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился: “Что это, говорят, батюшка, такое? Сыновья наши совсем от рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один”. Ведь вон что вышло».[i] Это, очевидно, ответ Гоголя, в том числе и на слова Белинского из письма к нему: «в Вашей книге Вы утверждаете как великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна. Что сказать вам на это? Да простит вас ваш византийский бог за эту византийскую мысль, если только, передавши ее бумаге, вы не знали, что творили…». [ii] Как известно, на страницах, посвященных имению Кошкарева, Гоголь дал прямое развенчание социалистических идей, приверженность к которым сквозит во многих статьях Белинского.

Однако во втором томе «Мертвых душ» есть также и элементы текстуальной криптопародийности по отношению к Белинскому, причем именно к его «зальцбруннскому» письму. В частности, она проявляется в главе о Тентетникове: «Два философа из гусар, начитавшиеся всяких брошюр, да промотавшийся игрок затеяли какое-то филантропическое общество, под верховным распоряжением старого плута и масона и тоже карточного игрока, но красноречивейшего человека. Общество было устроено с обширной целью – доставить прочное счастие всему человечеству, от берегов Темзы до Камчатки . В общество это затянули его два приятеля, принадлежавшие к классу огорченных людей, добрые люди, но которые от частых тостов во имя науки, просвещенья и будущих одолжений человечеству сделались потом форменными пьяницами. Тентетников скоро спохватился и выбыл из этого круга» (здесь и далее курсив мой – С.К.).

Этот же образ использован в другом месте второго тома «Мертвых душ»: «В числе друзей Андрея Ивановича, которых у него было довольно, попалось два человека, которые были то, что называется, огорченные люди. Это были те беспокойно странные характеры, которые не могут переносить равнодушно не только несправедливостей, но даже и всего того, что кажется в их глазах несправедливостью. Добрые поначалу, но беспорядочные сами в своих действиях, они исполнены нетерпимости к другим. Пылкая речь их и благородный образ негодованья подействовали на него сильно. Разбудивши в нем нервы и дух раздражительности, они заставили замечать все те мелочи, на которые он прежде и не думал обращать внимание». [iii]

Между прочим, именно с фразы: «Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: этот эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение Вашей книги» – начинается и письмо Белинского к Гоголю. [iv] Далее этот мотив также проходит через все письмо Белинского: «Оскорбленное чувство самолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если б все дело заключалось только в нем; но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства», «Я не в состоянии дать вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила ваша книга во всех благородных сердцах…», «И это не должно было привести меня в негодование?..». [v] Отметим, что выражения «раздраженный человек», «негодование» и особенно люди, которые «огорчились», почти буквально совпадают с текстом второго тома «Мертвых душ».

Впервые эту реминисценцию из письма Белинского к Гоголю и одновременно автореминисценцию из собственного письма Гоголя к Белинскому заметил Ф.М.Достоевский, который ее, естественно, нигде не отмечал, но зато использовал. В «Селе Степанчикове» он не только пародировал личность и творчество Гоголя (в значительной степени опираясь при этом на сатирическую поэтику самого Гоголя), но и в какой-то степени развивал криптопародийность, отчасти реализованную самим Гоголем во втором томе «Мертвых душ». Как отметила Н.Н.Мостовская, следующие строки во «Вступлении» к «Селу Степанчикову» посреди рассказа о многочисленных, в том числе и литературных неудачах Опискина: «Фома Фомич был огорчен с первого литературного шага и тогда же окончательно примкнул к той огромной фаланге огорченных, из которой выходят потом все юродивые, все скитальцы и странники» (3, 12; курсив мой – С.К.) – представляют собой реминисценцию из второго тома «Мертвых душ». [vi]

В моей статье «”Село Степанчиково” как криптопародия» [vii] показано, что в образе «фаланги огорченных» отнюдь не случайно использован термин Ш.Фурье и что в образе Фомы Опискина присутствует не только явная пародия на Гоголя, но и скрытая пародия на петрашевцев, Белинского и идеи утопического социализма.[viii] Освободившись после каторги и взявшись в середине 1850-х годов прочитать все то, что появилось в литературе за годы его искусственной изоляции, Достоевский, конечно же, прочел и второй том «Мертвых душ», который вышел вначале отдельным изданием в 1855 году, а затем в составе «Сочинений и писем Н.В.Гоголя» в 1857 году.

Есть во втором томе «Мертвых душ» и другие образы, которые представляют собой сознательную или бессознательную пародийную реминисценцию из письма Белинского к Гоголю. Белинский в своем «зальцбруннском» письме, выстроенном по законам судебного красноречия, [xii] иногда впадает в чрезмерную напыщенность и договаривается до несколько забавных вещей: «И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое как будто в зеркале, – является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. И это не должно было привести меня в негодование?.. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки…». [xiii]

Гоголь не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не вложить это не слишком удачное выражение «неистового Виссариона» в уста Чичикова второго тома «Мертвых душ». [xiv] «Я также, если позволите заметить не могу понять, как при такой наружности, какова ваша, скучать. – говорит он Платонову. – Конечно, если недостача денег или враги, как есть иногда такие, которые готовы покуситься даже на самую жизнь…». [xv] Более того, ту же самую формулу мы находим также и в характеристике приказчика Тентетникова как «бабы и дурака»: «И стал он (Тентетников – С.К.) хозяйничать и распоряжаться не на шутку. На месте увидел тотчас, что приказчик был баба и дурак, со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а, в прибавленье ко всему, подозревал мужиков в покушеньи на жизнь свою».

В отдельном издании второго тома «Мертвых душ», вышедшем в 1855 году, между страницами 24 и 25 имеется иллюстрация, на которой изображен «Приказчик-баба», а под этой подписью повторен приведенный выше текст Гоголя: «Тентетников увидел на месте, что приказчик был точно баба и дурак, со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а, в прибавленье ко всему, подозревал мужиков в покушеньи на жизнь свою…». [xvi] Это не могло не обратить на себя внимание Достоевского, который тоже не раз использовал этот критопародийный образ в речи Фомы Опискина.

Правда, в этом случае у Достоевского мы находим не тыняновскую «механизацию словесного приема через повторение его, не совпадающее с композиционным планом», [xvii] а более трансформированные формы отражения идеалекта Белинского. Опискин не употребляет выражение «обнаружили покушение на мою жизнь» ради красного словца, как это сделали Белинский и Чичиков, а с теми же риторическими приемами, напоминающими речь Цицерона к Катилине, пристыжает Ростанева за его попытку откупиться от него, равную в его глазах покушению на его жизнь: «Зачем не поразили вы меня разом, еще прежде, одним ударом этой дубины? Зачем в самом начале не свернули вы мне голову как какому-нибудь петуху…», «Закусить! Сперва напоят тебя ядом, а потом спрашивают, не хочешь ли закусить». [xviii] Между тем высокопарное словцо Белинского «покуситься» все же также промелькивает в речи Опискина, хотя и в другом сочетании и смысле. Этот танец «изображает одного отвратительного мужика, покусившегося на самый безнравственный поступок в пьяном виде» [xix] – говорит он о комаринском, распекая несчастного Фалалея.

Иногда полагают, что «любая цитата уже есть своего рода пародия, ибо извлечение текстового фрагмента из присущего ему контекста и его неожиданное помещение в совсем иной контекст всегда приводит к искажению смысла». [xx] С этой точки зрения, приведенные выше примеры из второго тома «Мертвых душ» уже представляют собой очевидную пародию на зальцбруннское письмо Белинского. По всей видимости, глава о Тентетникове создавалась или редактировалась вскоре после выхода в свет «Выбранных мест…», а рецензия на них Белинского и его зальцбруннское письмо произвели весьма сильное впечатление на Гоголя. Хотя в обоих случаях фраза из зальцбруннского письма воспроизводилась почти с абсолютной точностью, но обыгрывались при этом совершенно разные вещи. В первом случае, когда Чичиков в ответ на жалобы Платонова на скуку жизни, говорит: «Я также, если позволите заметить, не могу понять, как при такой наружности, какова ваша, скучать. Конечно, если недостача денег или враги, как есть иногда такие, которые готовы покуситься даже на самую жизнь», – то обыгрывается неожиданность и немотивированность появления этого аргумента в рассуждении Белинского, вдобавок выраженного слогом высокой славянщины. Ссылка Чичикова на «врагов, готовых покуситься даже на самую жизнь» в качестве обстоятельства, которое могло бы оправдать скуку Платонова, своей нелепостью, пожалуй, даже превосходит неудачность риторической гиперболы Белинского. Очевидно, что на самом деле существование подобных врагов скорее могло бы совершенно развеять скуку у всякого нормального человека.

Во втором случае, с «приказчиком-бабой» происходит как бы реализация метафоры и покушение на жизнь Белинского, которое Гоголь обнаруживает в условно-сослагательном обороте «неистового Виссариона», становится содержанием реального подозрения приказчика Тентетникова, своей маниакальной подозрительностью несколько напоминающего Поприщина. В этом случае в общем плане воспроизводится и контекст этой фразы Белинского в его зальцбруннском письме. Если Белинский, имея в виду «Выбранные места…» Гоголя, пишет о «великом писателе, который является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег», то Гоголь в главе о Тентетникове как раз изображает такого помещика, который берется «хозяйничать и распоряжаться не на шутку».

Таким образом, отнюдь не только почти буквальное цитирование Гоголем Белинского, но также и целенаправленный характер транспозиции в иной стилистический регистр, а во втором случае еще и воспроизведение в общем плане контекста фразы-первоисточника указывает на пародийный его характер. Эта пародийность является криптографической, поскольку цитата дана без атрибуции и никак не обозначена как цитата, а воспринять ее могли лишь читатели вроде Достоевского, которые довольно близко к тексту помнили переписку Гоголя с Белинским. Однако, учитывая то, что Гоголь отсылает читателя, во-первых, к тексту, адресованному ему самому, а во-вторых, к самому знаменитому произведению политической публицистики, связанному с его творчеством, – то есть к тексту, в высшей степени прецедентному, то криптографичность упомянутых выше фрагментов главы о Тентетникове отнюдь не представляется слишком эзотерической. Для не такой уж и узкой группы читателей, хорошо знакомых с референтными текстами, – а письмо Белинского к Гоголю, как известно, читала и перечитывала вся образованная Россия – эта пародия оказывается совершенно прозрачной.

У Достоевского в данном случае мы имеем дело не столько с криптопародией на письмо Белинского к Гоголю, сколько с криптопародией идиостиля Белинского. Что же касается образа Опискина, который «был огорчен с самого начала» и примкнул к «фаланге огорченных», то в этом случае следует иметь в виду также и то, что этот образ, как показали А.Левинсон и Л.П.Гроссман, аргументацию которых мне удалось, как я надеюсь, несколько усилить в выше упомянутой статье, представляет собой пародию в том числе и на Белинского. Это обстоятельство и общий сатирический характер образа Опискина накладывает отпечаток криптопародийности также и на данные элементы стиля «Села Степанчикова». А все выше сказанное открывает нам в диалогах между Гоголем и Белинским и между Гоголем, Белинским и Достоевским некоторые новые и, как я полагаю, немаловажные оттенки.

[i] Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1951. Т. 7. С. 199. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера тома и страницы в скобках.

[ii] Белинский В.Г. // Полн. собр. соч. М., 1956. Т. X. С.216.

[iii] Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н.В.Гоголя. Том второй (5 глав). М., 1855. С. 18; см. также: YII, 16.

[iv] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. X. С.212.

[v] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. X. С.214.

[vi] Мостовская Н.Н. Уточнения и дополнения к комментарию Полного собрания сочинений Ф.М.Достоевского. Село Степанчиково и его обитатели // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1983. Т. 5. С. 226-227.

[vii] Достоевский. Исследования и материалы. Отв. ред. Н.Ф.Буданова и С.А.Кибальник. СПб., 2010. Т. 19 (в печати).

[viii] О некоторых других аспектах криптопародийности «Села Степанчикова», связанных в том числе и с образом «фаланги огорченных», см.: Кибальник С.А. Криптопародийный план Села Степанчикова» // Достоевский. Материалы и исследования. Отв. ред. Н.Ф.Буданова, С.А.Кибальник. СПб., 2009. Т. 19 (в печати).

[ix] См.: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. М., 198 . Т. 18. С. 18, 126, 146, 158, 178, 180, 181, 186; Бельчиков Н.Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971. С. 104, 117, 118.

[x] Дело петрашевцев. Т. III. С. 313.

[xi] Дело петрашевцев. Т. I. С. 230.

Источник: https://pravoslavie.ru/38047.html